Крымские Сонеты, или "ошибка Генерала Витта"

   В Евпатории выдающийся польский поэт Адам Мицкевич впервые в жизни увидел волшебную экзотику Востока. Город сравнительно недавно перешёл под власть Российской империи и ещё сохранял черты средневекового татарского поселения. Узкие извилистые улочки, в которых легко заблудиться, приземистые домишки, которым по двести, а то и по триста лет, непонятный европейцу язык местных жителей. Повсюду в голубое небо устремлены минареты, с высоких балконов которых голосистые муэдзины созывают верующих в мечеть... Кажется, будто именно здесь, а не в далёкой Персии, были написаны знаменитые восточные сказки «Тысячи и одной ночи».

   26-летний поэт вдыхал целебный воздух степного Крыма и упивался свободой. Ведь незадолго перед этим в городе Вильно (теперь Вильнюс, столица Литвы) он, преподаватель местной гимназии, был посажен в тюрьму - за участие в запрещённом властями студенческом кружке. Через полгода Мицкевича выпустили на поруки, но затем велели оставить Польшу и ехать в Петербург, в распоряжение министерства народного просвещения. Там ему предложили на выбор несколько гимназий в разных городах - он выбрал Ришельевскую в Одессе.
   Поэт купил волчью шубу и тёплое бельё. Три недели ехал по снегу на санях. В феврале 1825-го прибыл в «южную Пальмиру». 44-летний попечитель Одесского учебного округа граф Ян Витт заявил, что вакансий нет. Посоветовал ждать. Мицкевич поселился в здании гимназии, на углу Дерибасовской и Екатерининской улиц. Получал жалованье, но не преподавал. Посещал литературные салоны, раздавал автографы. Влюбился в 31-летнюю красавицу Каролину Собаньскую, правнучку французской королевы Марии Лещинской, и стал её любовником. Впрочем, она уже шесть лет была сожительницей графа Витта. Поэт, потеряв голову от страсти, посвятил Каролине стихотворение «О если б ты лишь день в душе моей была» - страстное любовное признание.
    В июне 1825 года унтер-офицер 3-го Украинского уланского полка Иван Шервуд отправил в Петербург донос. В нём говорилось, что на юге империи существует тайное общество. Письмо попало в руки императора Александра I. Над Виттом нависла угроза, ведь кроме учебного округа он возглавлял также местную тайную полицию. Получалось, что граф прозевал у себя под носом заговор. Витт решил немедленно исправить положение - выявить бунтовщиков, а Мицкевича использовать как приманку. Он попросил свою сожительницу заманить поэта в Крым. Считал, что там, в горах, вдали от людских глаз, заговорщики наверняка попробуют выйти на связь с недавним узником. Расчетливая светская львица потребовала за услугу яхту. Витт купил.
   Судно назвали «Каролина». Собаньская показала яхту Мицкевичу и предложила совершить путешествие в Крым. А чтобы поэту не было скучно, пригласила в поездку своего старшего брата Генриха Ржевусского, литератора, которого позднее увенчают титулом «польский Александр Дюма». Для надзора за опальным поэтом Витт взял с собой агента тайной полиции Александра Бошняка. Его представил Мицкевичу натуралистом, специалистом по насекомым. Оставив одесский порт, яхта взяла курс на Евпаторию. Первое крымское впечатление - полуостров Тарханкут, который среди моряков приобрёл славу «мыса бурь». Мицкевич застал тут штиль. Со временем он написал сонет «Штиль. На высоте Тарханкут». Затем яхта попала в сильный шторм, длившийся двое суток. Волны отчаянно качали лёгкое судёнышко, едва не опрокинув его. В сонете «Буря» поэт запечатлел рискованную ситуацию, в которой оказались пассажиры «Каролины».

      В лохмотьях паруса, рёв бури, свист и мгла...
      Руль сломан, мачты треск, зловещий хрип насосов.
      Вот вырвало канат последний у матросов.
      Закат в крови померк, надежда умерла.

   Наконец, преодолев все преграды, путешественники ступили на евпаторийский берег. У кромки воды их встретил городской голова Хаджи-Ага Бабович, заранее предупреждённый о прибытии важных гостей из Одессы. Он окружил путников вниманием и заботой, пригласил в свою усадьбу «Ган-Яфа» на, Караимской улице. Генрих Ржевусский вспоминал: «Восточный обед, которым нас угостили, приправленный милой душевностью доброго Бабовича, оригинальным обаянием его жены и дочек, сияющих красотой и алмазами, простодушной радостью этих девушек, а потому ещё, что мы были особенно голодны, показался нам превосходным. Огромные оплетённые жбаны со светло=розовым вином из его виноградника утолили нашу послеобеденную жажду». Затем Мицкевич и Ржевусский захотели осмотреть караимский храм. Бабович сообщил, что кенаса расположена в соседнем квартале, и взялся проводить их. По дороге друзья попросили своего провожатого научить их нескольким приветственным фразам на древнееврейском языке (на нём написаны священные книги караимов). Знакомясь со старшим газзаном (караимским священником) Иосифом-Соломоном Луцким, гости по здоровались по-древнееврейски. Газзан был тронут и в ответ произнёс несколько фраз попольски. Мицкевич и Ржевусский переглянулись. Невероятно! Каким образом обитатель маленького крымского городишка, где, кажется, никогда и не ступала нога поляка, мог научиться свободно разговаривать по-польски?
   Иосиф-Соломон объяснил, что родился неподалёку от Львова. В те времена Львовщина входила в состав Речи Посполитой, поэтому польский язык для него - один из языков детства. Далее выяснилось, что старший газзан интересуется польской литературой и немного знаком с творчеством Мицкевича. Известие о том, что в далёкой Евпатории, куда они доплыли с таким трудом, знают его стихи, потрясло поэта.
   Священнослужитель поинтересовался, кого из польских писателей Мицкевич считает своим учителем. «Станислава Трембецкого», - был ответ. Иосиф-Соломон сказал, что тоже очень любит этого поэта и даже перевёл на древнееврейский язык несколько его стихотворений. «И стали мы с ним, - писал Генрих Ржевусский о новом знакомом, - сердечными друзьями».
   На следующий день путешественники разделились. Витт и Собаньская остались в Евпатории (чтобы не пугать заговорщиков, которые «выйдут» на Мицкевича), а поэт в приятном обществе Ржевусского и под неусыпным наблюдением Бошняка продолжил знакомство с Крымом. Троица села в кибитку, заранее приготовленную Бабовичем. Отъезд из города Мицкевич запечатлел в сонете «Вид гор из степей Козлова». Поэт побывал в Бахчисарае, бывшей столице Крымского ханства, где спал на диване последнего хана Шагин-Гирея и играл в шахматы с его бывшим ключником. Поднялся в караимский город-крепость Чуфут-Кале, побывал на Чатыр-Даге, посетил Алушту, с вершины Аю-Дага любовался морским прибоем. Затем путешественники вернулись в Евпаторию, откуда вся пятёрка на яхте поплыла и Одессу.

   По возвращении домой Собаньская охладела к Мицкевичу. Тем более, на горизонте появился новый ухажёр... Обиженный поэт откликнулся несколькими язвительными стихотворениями. В частности, писал:

      Пренебрегаешь мной! Уже погас твой пыл?
      Но он и не горел. Иль стала ты скромнее?
      Другим ты увлеклась. Ждёшь золота краснея?
      Но прежде я тебе за ласки не платил.


   Вскоре после завершения поездки Мицкевич заглянул в канцелярию Витта, чтобы узнать, когда же он сможет начать преподавание в Ришельевскоп гимназии. В приёмной увидел своего недавнего знакомого - «натуралиста» Бошняка. Правда, теперь на нём был полицейский мундир с орденами. «Да кто же, наконец, этот господин? - спросил потрясённый поэт у Витта. - Я полагал, что он занимается только ловлей мошек». Граф захохотал: «О да, он нам помогает в ловле мошек всякого рода». А что же, спросите, хитроумный план генерала? Он провалился. Члены тайного общества не пытались установить связь с поэтом. Чтобы оправдать потраченные на круиз деньги, Витт повернул дело так (и написал об этом в рапорте в Петербург), будто целью поездки была проверка, не связан ли Мицкевич с заговорщиками. И аттестовал вчерашнего арестанта как человека вполне благонадёжного. Такая характеристика пригодилась поэту. Его отозвали из Одессы и назначили чиновником в канцелярию московского генерал-губернатора Дмитрия Голицына.
   Впрочем, был у этой поездки и ещё один результат. Пожалуй, главный. Вдохновлённый увиденным, Мицкевич написал цикл «Крымские сонеты», ныне считающийся одним из шедевров мировой поэзии. Сборник с этим циклом был издан в Москве в декабре следующего 1826 года с авторским посвящением: «Товарищам путешествия по Крыму».

   Дом Хаджи-Ага Бабовича по Караимской улице, 53 сохранился до наших дней. На его фасаде в 2002 году установили мемориальную доску с надписью: «Здесь, в доме главы крымских караимов Хаджи Аги Бабовича, 21~28 июня (9~10 июля по н. ст.) 1825 года останавливался великий польский поэт Адам Мицкевич (1798-1855)». Вскоре это старинное здание, возраст которого превышает 200 лет, откроет новую страницу своей истории. В его стенах оживут тени тех, кто гостил здесь жарким летом 1825 года. Дом превратится в Музей Адама Миц¬кевича - первого выдающегося поэта, посетившего Евпаторию.